Марья Кирилловна хлопотала на кухне, гостей чествовал хозяин.
Посреди залы — огромный круглый стол; к нему придвинут поменьше — четырехугольный, специально для «винной батареи», как выражался господин пристав — почетнейший гость, — из штрафных офицеров, грудь колесом, огромные усы вразлет.
— Мне попроще, — и священник, елозя рукавом рясы по маринованным рыжикам, тянется к графину.
— А то ерша хвати, водки да лафитцу.
— Поди ты к монаху в пазуху, — острит священник. — Чего ради? А впрочем… — Он смешал в чайном стакане водку с коньяком. — Ну, дай бог! — и, не моргнув глазом, выпил:
— Зело борзо!
Старшина с брюшком, борода темно-рыжая, лопатой, хихикнул и сказал:
— До чего вы крепки, отец Ипат, бог вас храни… Даже удивительно.
— А что?
— Я бы, простите бога ради, не мог. Я бы тут и окочурился.
— Привычка… А потом — натура. У меня папаша от запоя помре. Чуешь?— Кушайте во славу… Господин пристав! Чур, не отставать…
Было несколько зажиточных крестьян с женами. Все жены — с большими животами, «в тягостях». Крестьяне сначала конфузились станового, щелкали кедровые орехи и семечки. Потом, когда пристав пропустил
десятую и, чуть обалдев, превратился в веселого теленка; крестьяне стали поразвязней, «дергали» рюмку за рюмкой, от них не отставали и беременные жены.
Угощал хозяин всякими закусками: край богатый, сытный, и денег у купца невпроворот.
Нельмовые пупы жирнущие, вяленое, отжатое в сливках, мясо, оленьи языки, сохатиные разварные губы, а потом всякие кандибоберы заморские и русские, всякие вина — английских, американских, японских погребов.Гости осмелели, прожорливо накинулись на яства, — говорить тут некогда — громко, вкусно чавкали, наскоро глотали, снова тыкали вилками в самые жирные куски, и
некоторых от объедения уже бросило в необоримый сон.Но это только присказка. И лишь пробили стенные часы десять, а под колпаком — тринадцать, вплыла в комнату сама именинница, кротко улыбаясь бесхитростным лицом и всей своей простой тихой в коричневом платье фигурой.
— Ну, дорогие гостеньки,
пожалуйте поужинать, — радушно сказала она. — Гуляйте в столовую, гуляйте.
Все вдруг смолкло: остановились вилки, перестали чавкать рты.
— Поужи-и-нать?! — хлопнул себя по крутым бедрам отец Ипат, засвистал, присел, потешно схватившись за бородку. — Да ты, мать, в уме ли? — И захохотал.
Пристав закатился мягким, благопристойным смехом и, щелкнув шпорами, поцеловал руку именинницы.
— Пощадите!.. Что вы-с… Еле дышим…
— Без пирожка нельзя… Как это можно, — говорила именинница. — Анфисушка, отец Ипат, пожалуйте, пожалуйте в ту комнату. Гуляйте…
Всех охватило игривое, но и подавленное настроение: животы набиты туго, до отказу, — отродясь такого не было, чтобы обед, а после обеда — этакая сытная закуска, а после закуски — ужин…Крестьяне стояли, выпучив глаза, и одергивали рубахи, их жены икали и посмеивались, прикрывая рот рукой.
Однако, повинуясь необычному гостеприимству, толпой повалили в столовую. Низкорослый толстенький отец Ипат дорогой корил хозяина:
— А почему бы не предупредить… Я переложил дюже… Эх, Петр Данилыч!.. А впрочем… Могий вместити да вместит… С чем пирог-то? С осетром небось? Фю-фю…
Лю-ю-блю пирог.За столом шумно, весело. Поначалу как будто гости призадумались, налимью уху кушали с осторожностью,(
)
пытая натуру: слава богу, в животах полное благополучие, для именинного пирога места хватит. А вот некоторые в расчетах зело ошиблись, и после
пятого блюда, а именно — гуся с кашей, отец Ипат, за ним староста и с превеликим смущением сам господин пристав куда-то поспешно скрылись, якобы за платком в шинель или за папиросами, но вскоре пожаловали вновь, красные, утирая заплаканные глаза и приводя в порядок бороды.
— Прохор теперь большо-о-й, — сказал отец Ипат, аппетитно,
с новым усердием(
)обгладывая утиную ножку. — Надо бога благодарить, мать… Вот чего…
... Ну-ка, клади, чего там у тебя? Поросенок, что ль? Смерть люблю поросятину… Зело борзо!..
— А ну, под поросенка! — налил пристав коньяку. — Хе-хе-хе!.. Ваше здоровье, дражайшая! — крикнул он и
так искусно вильнул глазами, что на его приветствие откликнулись сразу обе женщины:
— Кушайте, кушайте! — Анфиса и Марья Кирилловна.
— А поросенок этот, простите бога ради, доморощенный? — поинтересовался старшина, которого начало изрядно пучить, — отличный поросенок… Видать, что свой… Вот у меня, в третьем годе…
— Мать, чего там у тебя еще?..
Притащили гору котлет из рябчиков.— Кушайте, дорогие гости, кушайте.—
А вот киселька отведайте!.. С молочком, с ватрушечками. Получайте.— Погоди, постой… До киселька я охоч… —
и священник, икая, наложил полную тарелку.— Господа, тост!.. — звякнул пристав шпорами и, браво крутя ус, покосился на ясное, загоревшееся лицо Анфисы. — Уж если вы, Петр Данилыч, решили широко жить, давайте по-благородному. Тост!
— К черту тост! К черту по-благородному! — махал руками, тряс кудлатой бородой хозяин:
— Тройку!.. Анфисушка, уважь…
— Постыдись ты, Петруша… Людей-то постыдись…
— Людей?! Ха-ха!.. — И, вынув пухлый бумажник, хлопнул им в ладонь. — Во!.. Тут те весь закон, все люди…